Удивительна потребность в свободе, конечно. Если обнаружить, что свобода и тревожная неизвестность – это неразрывный дуэт, то наше (мое) стремление «на волю» - то есть к ответственности в необязательных местах, небезопасности, неопределенности и отсутствию гарантий позитивного исхода для каждого из бесконечного количества решений, которые приходится нон-стопом и через семь потов принимать - выглядит крайне сомнительным. В минуты слабости я думаю, что жажда свободы – это не благородная потребность, а хроническая болезнь. Типа как мигрень: такая досада, у меня раз в месяц головные боли и я вынуждена лежать денек на обезболе в темноте. Увы, у меня тяга к свободе, мне приходится периодически ломать привычное и нормальное и гарцевать куда-то в неизвестность. Да, тяжело, ужас, устала, да, не говори, приходится увы с этим считаться, такая хроника.
Научилась бывать в библиотеке Бейт-ариэла, возле тель-авивского музея изобразительных искусств. Здесь просторно и тихо, окна в пол и светлое дерево, и кажется, что модные неяркие свитшоты посетители специально подбирали под ретро-модерновую мебель, на которую приятно поставить свои серебристые леново. Меня как-то невероятно радует, что я приехала сюда не позырить, а вообще-то поработать, потому что прямо сейчас я настоящий удаленщик, не хуже всех них, и у меня тоже есть экологичная бутылочка для воды и у нее есть свой бэкграунд (и нарисованный камчатский медведь), и у меня бэкграунд тоже есть, столь же загадочный для всех этих впервые в жизни не-видящих меня незнакомцев, как и их – для меня. Кажется, бонус неопределенности и выключенности из привычного именно в этом: моя история и маршрут больше не очевидны, не само собой разумеющиеся, не синонимичны окружающим. Я привыкла быть в окружении попутчиков, которые ехали к нашей с ними встрече примерно теми же поездами и теми же станциями, что я, и немного завидовать тем, кто путешествует каким-то возможно банальным для себя, но неожиданным для меня способом. Эта синхронность с окружающими дает помимо безопасности еще некоторую растворенность в нашем общем бульоне контекста. Мне нравится, что сейчас я неочевидна, незнакома и нова для окружающего так же, как оно для меня. Я от этого как будто существую.
Масштаб местного дружелюбия хорошо иллюстрирует такая, например, зарисовочка. Тормозя на десятом подряд красном светофоре я издаю возмущенный стон, и парень на самокате, остановившись впереди меня, на иврите кивает: че-то все красное сегодня, бесит. Спрашивает, куда я еду, и рассказывает, что сам катится стричься (под шлемом тебе не видно, но пора уже реально). Господи, спасибо тебе за город, в котором разговоры с незнакомцами - как фонтанчики с питьевой водой - спешат на помощь каждому жаждущему.
Правда, любовь и близость теперь (и еще надолго) живут в телеграме, и мне хочется завести пяток часов на стене, чтобы знать у кого который сейчас час. Дома я еще справлялась удержать в голове все часовые пояса одновременно – а теперь, когда помимо финского, грузинского, израильского и испанского времен нужно помнить еще и московское, - я сломалась. Забавно, что и с Тбилиси, и с Барселоной мы созваниваемся по Москве. Плюс два, минус один, тик-так. Дом есть, где-то есть – тик-так. Минус два, плюс четыре, полночь. Как же нас разметало.
